Село Красное-на-Волге история (Костромская область)

Село Красное, очевидно, гораздо старше первого документального упоминания о нем (1569 год). Местность на берегу Волги была слишком хороша, чтобы долго пустовать, не зря же ее назвали «красной», то есть «красивой» (к советскому новоязу топоним села отношения не имеет). Кроме того, здесь сходились важные торговые пути, неподалеку, всего в тридцати пяти верстах, уже
в XII веке была основана Кострома, так что жители Красного имели существенные экономические выгоды от расположения села. Как утверждают краеведы, с древнейших времен здесь находилась пристань, где останавливались купеческие струги.

На протяжении некоторого времени село принадлежало представителям фамилии Воронцовых-Вельяминовых, потомкам полулегендарного мурзы Чета, приехавшего из Орды, крестившегося и поступившего на службу к московскому великому князю. В 1567 году Костромской уезд взяли в опричнину, а старых вотчинников выселили, предоставив им, впрочем, некую компенсацию. Первый документ, где упомянуто Красное, как раз и свидетельствует об этой компенсации, полученной Иваном Воронцовым-Вельяминовым за изъятое у него село Красное:

«Се аз Иван Дмитриевич сын Воронцов дал в дом Троицы сельцо Наместково в Бежецком верху, а меня Ивана пожаловал царь и великий князь тем сельцом Наместковым с деревнями вместо моей вотчины села Красного с деревнями, что взял государь у меня то село Красное в Костромском уезде».

С тех пор Красное числилось дворцовым селом, пока не перешло в руки Годуновых, стремительно возвысившихся при Иване Грозном и его сыне Федоре, и, таким образом, вернулось к потомкам уже упомянутого нами Чета: Годуновы, как и Вельяминовы, вели свое происхождение от него.

В XVII веке Красное, недолго побыв в руках Годуновых, вновь стало дворцовым. В 1648 году по цареву указу дьяк И. Языков с подьячим Г. Богдановым производили отмежевание его земель от соседних угодий (принадлежавших, по большей части, Ипатьевскому монастырю), о чем в переписных книгах сохранилась соответствующая запись:

«Лето 7157 по государеву указу и грамоте из Приказа Большого дворца за приписью дьяка Ивана Федорова, Ивана Семеновича Языкова, да подьячего Григория Богданова государева дворцового села Красное в деревни да в вотчину Ипатьевского монастыря села Нефедова, села Ивановского, да села Прискоково в деревни ездили и те деревни государева дворцового села Красного от вотчин Ипатьевского монастыря отмежевывали, а на межевании были дворяне: Павел Карцев, Илья Бедарев, Андрей Бутаков, да крестьяне князя Василия Волконского, Андрея Головина. Да к той же подписи села Красного Богоявленский поп Григорий вместо крестьян руку приложил».

Участь дворцовых крестьян сравнительно с крепостной долей была, несомненно, счастливей. Но вскоре красноселам пришлось «примерить» на себя и помещичье ярмо. Екатерина II, пришедшая к власти на остриях дворянских шпаг, после воцарения щедро раздавала верным людям казенные имения. 30 ноября 1762 года она легкой рукой пожаловала «село Красное с 325 душами» «бывшей при дворе нашей фрейлине Прасковье Бутаковой, которая ныне в замужестве лейб-гвардии Конного полка за поручиком бароном Сергеем Строгановым, да брату ее родному того же полка отставному ротмистру Петру Бутакову».

Помимо Красного, П. Г. Бутаков и его сестра получили также Рыбную слободу Переславля-Залесского да в том же Переславском уезде село Еськово — всего более 1000 душ мужского пола. Но толком побыть богатой помещицей Прасковье Григорьевне не пришлось: в 1763 году она умерла, и ее часть перешла к брату Петру. Тот также скончался бездетным, и по смерти его все богатейшее наследство сосредоточилось в руках его вдовы Авдотьи Николаевны. Впрочем, по тогдашним законам ей причиталась лишь одна четвертая часть имения мужа. Остальное, за неотысканием наследников, переходило в категорию «выморочного» и должно было возвратиться в казну.

А дальше начался длительный «передел собственности». С одной стороны, сыскался дальний родственник Бутакова, служивший к моменту его смерти в Селенгинском уезде. С другой — крестьяне Рыбной слободы и Красного подали на высочайшее имя прошение, в котором выражали желание вернуться в Дворцовое ведомство, указывая на свои давние привилегии и обязанности по отношению ко двору.

Но дальний родственник не собирался так просто отказываться от блестящих перспектив и тоже подал прошение на высочайшее имя. Екатерина II переслала его в Сенат для рассмотрения, и тот вынес почти соломоново решение: признать Н. Д. Бутакова состоящим в родстве с П. Г. Бутаковым и, следовательно, его единственным законным наследником, вопрос же об участи крестьян Красного и Рыбной слободы оставить на монаршее усмотрение. Екатерина в подробности дела, кажется, не входила и начертала на поданных ей бумагах: «Понеже Сенат находит, что оное имение надлежит по праву Николаю Бутакову, то и отдать ему».

Тут уж всхлопоталась и Авдотья Николаевна Бутакова, оскорбившаяся тем, что пожалованные ее покойному мужу имения перейдут безвестному дальнему родственнику. Сенат вынужден был пересмотреть решение и в итоге постановил: Николаю Бутакову отдать наследственные бутаковские деревни в Костромской и Буйской округах, имущества оставить вдове, а остальное возвратить в Дворцовое ведомство. Так красненские крестьяне на некоторое время избавились от помещиков, а Николай Бутаков получил вместо чаемой тысячи душ всего семьдесят семь.

Уже вскоре, однако, вновь начался процесс закрепощения жителей Красного. В 1797 году Павел I пожаловал бывшему секретарю матушки А. В. Храповицкому 600 душ в Костромском уезде, в том числе 17 душ в интересующем нас селе. А несколько позже Красное было подарено А. И. Вяземскому за заслуги перед Отечеством и перешло по наследству к его сыну Петру.

Петр Андреевич в Красном не жил, но часто бывал здесь. А в 1827 году, когда в селе случился большой пожар, выделил серьезные суммы для помощи погорельцам. Неизвестно, сколь сильно пострадала тогда Богоявленская церковь и потребовался ли ей ремонт, но вот барский дом сгорел, и Вяземский решил его не восстанавливать.

По всей видимости, тогда же сгорели и деревянные храмы. Какие из них восстанавливались, какие нет, мы не знаем. К началу XX века, во всяком случае, в селе существовал ансамбль из двух храмов — холодного Богоявленского и теплого Петропавловского, построенного в характерном «тоновском» стиле в 1860-е годы на деньги прихожан. Еще была кладбищенская церковь. Приход в селе считался один, клир составляли два священника, диакон и псаломщик.

«Красносельский мятеж»

Трагическую страницу в историю Красного и Богоявленской церкви вписал июль 1919 года. В советской историографии событие, о котором пойдет речь, именовалось «красносельским мятежом». Рассказывалось о том, как в продолжение шестичасового боя отряд ярославской ГубЧК, возглавляемый тов. А. Ф. Френкелем, мужественно сражался с контрреволюционерами и восстановил революционный порядок.

На деле все обстояло несколько по-иному. Действительно, в Красном — несмотря на его как бы «коммунистическое» название — были чрезвычайно сильны «старорежимные» настроения. Народ, занимаясь ювелирным ремеслом, жил богато, приходу большевиков не сочувствовал, идти служить в Красную армию не желал. И восстание действительно имело место, благо в селе и его окрестностях прятались сотни дезертиров (многие с оружием). Однако первыми жертвами карательного отряда Френкеля стали не они, а двое глухонемых, возвращавшихся из леса с ягодами. Их зарубили прямо на дороге. Следом каратели убили красноармейца, находившегося в отпуске по ранению и показавшего документ об этом. Вообще, судя по всему, они плохо понимали русскую речь. Видимо, это был один из так называемых интернациональных отрядов. Красненские старожилы, пережившие те страшные дни, называли впоследствии своих мучителей то латышами, то чехами.

События приняли еще более кровавый оборот, когда в соседней деревне Даниловское один из ее жителей убил члена отряда, сотрудника ярославской ЧК А. Щербакова. В заключении следственной комиссии ЯргубЧК последовавшая «операция» была освещена так: «Весь контрреволюционный элемент и кулачество с. Красного за убийство т. Щербакова в тот же день беспощадно расстреляно». По-человечески говоря, произошло вот что: схватили около четырехсот человек (не разбирая, конечно, на «элементы»), разбросали по подвалам лавок и, вызывая пофамильно, расстреляли на глазах всего народа. Известно при этом, что каратели заставляли принимать участие в расстреле местных коммунистов — такая вот «нечаевская» практика.