Мария Николаевна Ермолова актриса

В 1928 году, незадолго до закрытия храма Вознесения Господня у Никитских ворот, в нем отпевали Марию Николаевну Ермолову. Актрису, чье имя стало символом, а роли — эпохой, погребала, буквально, вся Москва.

Ночью 12 марта 1928 года в Москве, в доме на Тверском бульваре, тихо умерла Мария Николаевна Ермолова. Уснула и не проснулась. Уже несколько лет она не появлялась на сцене, жила очень уединенно, общаясь лишь с родными и самыми близкими знакомыми. Но ее смерть вновь соединила людей в любви к ней — актрисе высокого трагического дарования, олицетворявшей собой правду искусства. В день ее отпевания, по воспоминанию дочери актрисы, М.Н. Зелениной:

«бульвар, обе Никитские, площадь, сад и подъезд „Большого Вознесения“ были переполнены народом».

Служили митрополит Сергий (Страгородский) и епископ Трифон (Туркестанов). Преосвященный Трифон, чья московская юность пришлась на годы расцвета дарования Ермоловой, «царившей» в Малом театре, после отпевания обратился к присутствующим — к тем, кто смог протиснуться в храм, — с искренним словом:

«Давно уже угасал светильник жизни нашей дорогой усопшей, со дня на день надо было ждать ее кончины, и тем не менее, когда донеслась до нас весть об этом, тяжелой скорбью сжались сердца наши... К честным людям, несущим радостную весть духовного воскресения мира, принадлежит, по моему убеждению, почившая гениальная артистка Мария Николаевна. Что же принесла она с собой в сокровищницу человеческого богатства? Какую благую весть она сказала нам? А вот какую. Она будила спящую мертвым сном житейской пошлости и суетности душу людскую своими сценическими образами. В порывах вдохновляющего восторга или тоскующей любви звала людей к вековечным идеалам Божественной правды, добра, красоты».

Погребли Марию Николаевну, как она и завещала, в подмосковном селе Владыкине, близ церкви Рождества Богородицы.

Мария Ермолова трагическая актриса

«Мария Николаевна Ермолова — это целая эпоха для русского театра, а для нашего поколения это — символ женственности, красоты, силы пафоса, искренней простоты и скромности», — говорил К. С. Станиславский.

И это так. Слава Ермоловой — не дешевая «звездность». Это слава, добытая потом, кровью неустанного труда. И это слава не ради славы. Те образы, которые актриса воплотила на сцене, — Катерины в «Грозе» и Ларисы в «Бесприданнице» Островского, Лауренсии в «Овечьем источнике» Лопе де Веги и многие другие — были ею прожиты, осмыслены, «выращены» из авторского текста, подобно тому как из чертежей выращивается здание. Она не играла, она служила. И, конечно, ее исполнение запечатлевалось в сердцах зрителей. Случалось, что после спектакля ее провожала столь внушительная толпа, что приходилось перекрывать уличное движение...

А между тем ни известностью своей, ни сопряженными с нею «возможностями» она не дорожила. В ней, дочери театрального суфлера, присутствовал тот врожденный аристократизм, который исключал всякое лицеприятие. Т.Л. Щепкина-Куперник свидетельствовала:

«Ей стоило бы открыть свои двери и к ней хлынули бы и московские аристократы и московские миллионеры. Мария Николаевна при встречах была со всеми неизменно вежлива, той природной внутренней вежливостью, какая у нее была ко всем, начиная от московского генерал-губернатора и кончая театральной сторожихой (как тогда называли уборщиц), с той разницей, что к сторожихе она более внимательно приглядывалась и если замечала, что та расстроена, то немногословно спрашивала, в чем дело, и, если это было возможно, приходила на помощь. Но с сильными мира сего дальше вежливости дело не шло».

Мария Николаевна Ермолова была искренне верующим человеком

Исключительная простота, а в контексте артистической среды — подлинный аскетизм в быту, искренняя и долголетняя привязанность к тем немногим, кто был действительно ей родствен по духу, постоянная готовность прийти на помощь к каждому, кто в ней действительно нуждался, — вот «рецепты» ермоловского достоинства в жизни. И еще — «не так живи, как хочется, а так, как Бог велит». Мария Николаевна была верующим человеком.

Сейчас принято, удаляясь от советского театро-, искусство-, литературе- и прочих «ведений», говорить о том, что тот или иной творец ходил в церковь, имел духовника или, во всяком случае, «глубоко верил в душе». Появились «православная пушкинистика», «православное достоевсковедение» и т. п. И с одной стороны, бывает радостно узнать в ком-то одноверца, а с другой — временами чувствуется здесь какая-то натяжка, какая-то или чрезмерно наивная, или, напротив, не вполне целомудренная легкость в проговаривании важнейших вещей. Отписался. Отмахнулся. Отпихнулся. И даже не всегда понятно — зачем.

Но для Ермоловой, судя по ее переписке, воспоминаниям тех, кто ее знал, и, наконец, поступкам, вера в Христа составляла действительный стержень жизни. Она писала в 1915 году единственной дочери, ради которой пожертвовала многим личным:

«Милая моя, твои огорчения и беспокойство дома мучают меня больше всего... Есть только одно средство: обратиться к Богу: Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вас. Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, яко смирен и кроток сердцем, и обрящете покой думам вашим. Иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть. Надо, чтобы душа не мучилась... Один Бог может это сделать, только обратись к Нему, ищи Его... Не забывай Его искать... Не мудрствуй, а только слушай Его, и ты найдешь Его, и впервые почувствуешь, что такое душевный покой, которого ты не знала в жизни твоей!..»

А после смерти актрисы в ее бумагах нашли отрывок из стихотворения К. Р. (великого князя Константина Константиновича), переписанный от руки летом 1919 года, «Научи меня, Боже, любить...». Это стихотворение во множестве «изводов» в те годы ходило по Москве как молитва. И были в нем такие слова: «А за Церковь, святую мне мать, научи пострадать даже кровью...» Чем-то отозвалось сердце Ермоловой на эти безыскусственные, но такие «своевременные» строчки. Выдающиеся личности Москвы.