Вяземский Петр Андреевич

Вяземский Петр Андреевич, одни из наиболее заметных участников отечественного литературного процесса пушкинской поры. Кажется, судьба ничем не поскупилась, одаривая П. А. Вяземского.

«Щастливым Вяземским» называл его Пушкин и писал:

Судьба свои дары явить желала в нем,
В счастливом баловне соединив ошибкой
Богатство, знатный род — с возвышенным умом
И простодушие с язвительной улыбкой.

Пушкину вторил В. Ф. Ходасевич, у которого в данном случае есть одно, но неоспоримое преимущество перед Пушкиным: он знал судьбу Вяземского «до конца», тогда как Александр Сергеевич ушел в мир иной, едва только его товарищ успел «земную жизнь пройти до половины». Так вот, Ходасевич замечал, что «биография Вяземского — одна из немногих, слишком немногих, счастливых биографий в русской литературе». Попробуем же разглядеть эту биографию поближе и понять, действительно ли она была столь уж счастливой.

Душа «Арзамаса»

Единственный наследник князя Андрея Ивановича Вяземского, сын его от брака с англичанкой Дженни О’Рейли, Петр Андреевич провел детские и юношеские годы частью в Москве, частью в подмосковном имении Остафьеве, купленном его отцом спустя несколько дней после рождения сына. Осиротел он рано, десяти лет лишившись матери, пятнадцати — отца. Однако без добротного руководства старших не остался: его опекуном был Н. М. Карамзин, женатый на Екатерине Ивановне Колывановой, побочной дочери князя Андрея Ивановича. Карамзина Петр Андреевич впоследствии называл в стихах «наставником и хранителем» своей «младости».

На литературное поприще П.А. Вяземский вступил рано. Впоследствии Ходасевич скажет о той эпохе, когда Вяземскому суждено было «выйти в свет»: «Русский лже-классицизм кончался. Уже Державин давно перерос его тесные границы. Уже взорвалась первая мина, подложенная под классицизм сентиментализмом Карамзина. Впрочем, сам Карамзин... уже покидал поэтическое поприще: он трудился над „Историей Государства Российского“. Словом, перед новыми силами открывалось обширное поле. Жуковский и Батюшков пытались „обрести новые звуки“. В неясной дали намечались смутные очертания грядущего романтизма. Уже в противовес чопорной державинско-шишковской „Беседе“ возникала задорная революционная кучка ее „душой“. Жуковский и Батюшков к ней примкнули. Вступил даже милый и бесталанный Василий Львович Пушкин, хотя не очень годился — ни возрастом, ни писаниями: это был „сочувствующий“. Гораздо более подходил к „Арзамасу“ юный племянник Василия Львовича. Но тот учился в Царскосельском лицее и не мог посещать собраний: под именем „Сверчка“ он „из лицейского заточения подавал голос, как из-за печки“».

Познакомились въяве Пушкин и Вяземский приблизительно в 1816 году, когда первый был «молодым повесой», а Вяземский, старший его на семь лет, — уже отцом семейства. Разница в возрасте и статусе определенным образом повлияла на их взаимоотношения, в которых Петр Андреевич, хотя и поддавшийся обаянию пушкинской музы, играл все же роль «старшего», по временам бранил своего товарища, стремился «вернуть его в берега», отрезвить. В 1825 году, в эпоху пушкинской ссылки, он писал ему: «Оппозиция — у нас бесплодное и пустое ремесло во всех отношениях: она может быть домашним рукоделием про себя и в честь своих пенатов... но промыслом ей быть нельзя. Она не в цене у народа. Поверь, что о тебе помнят по твоим поэмам, но об опале твоей в год и двух раз не поговорят... Ты служишь чему-то, чего у нас нет...»

В семье Вяземских Пушкин находил так нужную ему временами поддержку, увещание, скрашенное дружеской шуткой. Не меньше самого Петра Андреевича он любил его жену Веру Федоровну, урожденную Гагарину, — и ряд исследователей приписывает ему краткое романтическое увлечение ею. Впрочем, нет сомнений, что даже для «гуляки вечно праздного», как аттестовал себя сам поэт, узы дружбы были святы. Накануне собственной свадьбы Пушкин просил Веру Федоровну быть его посаженной матерью. А сама княгиня Вера называла его полушутя «приемным сыном».

Полвека вместе

Вера Федоровна и Петр Андреевич. Это был, должно быть, счастливый брак. Они венчались двадцатилетними. Накануне Бородинского сражения родился их первенец Андрей, который тут же мог бы осиротеть, потому что его молодой отец вступил в ополчение, и во время боя под ним убило две лошади. Но нет: Петру Андреевичу самому пришлось пережить сына, да и большинство своих детей, умиравших в младенческом или юном возрасте. Семью преследовала чахотка. До преклонных лет из восьмерых дожил лишь Павел Петрович Вяземский — тот самый «душа моя Павел» из пушкинского альбомного стихотворения.

Вера Федоровна, как свидетельствуют современники, была на равной ноге со всеми в кругу своего мужа, а круг этот был довольно широк, хотя и состоял из «избранных». «Быть может, к нам в обитель заманим мы друзей», — обращался к жене молодой поэт («К подруге» (1812)). И — заманивали. В подмосковном Остафьеве у Вяземских гащивали Карамзин, Жуковский, Батюшков, Грибоедов, Пушкин и многие другие. Все отдавали должное радушию хозяев. Нигде не бывало таких оживленных бесед, такой непринужденной дружественности в обстановке, как у Вяземских. И Вера Федоровна осталась верна этому стилю до конца своих дней. Муж ее внучки граф С. Д. Шереметев вспоминал: «Полная юношеского пыла, неподдельной веселости и остроумия, с своею чистою, старомосковскою русскою речью, с выходками и вспышками резвого и нестареющего ума, — княгиня Вера Федоровна была цельным типом старого московского допожарного общества. Она кипятилась и негодовала, в то же время заливалась своим заразительным хохотом, следя за всем и живя в постоянном и разнообразном общении со множеством лиц».

«Русский Катулл, русский Марциал...»

Село Красное-на-Волге Петр Андреевич унаследовал от отца, которому оно было пожаловано императором. Хотя он никогда здесь не жил, предпочитая Москву, подмосковное Остафьево, а во второй половине жизни — курортные города Европы, однако бывал здесь не раз начиная с 1815 года, в связи с чем рассказывал в «Автобиографическом введении» (1878) следующий анекдот (вероятно, происходящее в нем относится к 1820-м годам): «Однажды приехал я в свою костромскую вотчину, в известное в краю торговое и промышленное село Красное. В воскресенье, по совершении обедни, священник сказал мне и церкви приветственную речь. Говорил он с жаром, народ слушал с благоговением. Выхваляя мои гражданские и помещичьи доблести, продолжал он, указывая на меня: „Вы не знаете еще, какого барина Бог вам дал; так знайте же, православные братья! он русский Гораций, русский Катулл, русский Марциал!“ При каждом из этих имен народ отвешивал мне низкие поклоны и чуть не совершал знамения креста. Можно себе представить, каково было слушать мне и какую рожу делал я при этой выставке и классической пытке».

Так что и такие курьезы помнит старинный Богоявленский храм!

В особенности долго был памятен красноселам приезд Вяземского в 1827 году, после большого пожара, истребившего значительную часть села. Тогда Петр Андреевич оказал погорельцам значительную материальную помощь, без которой Красное могло бы и не возродиться, и заслужил благодарную память о себе как о «добром барине». А для самого Вяземского Красное стало источником вдохновения — здесь или по здешним мотивам он создал многие стихи, в том числе известный «Вечер на Волге».

Убеждения и служба

Петр Андреевич Вяземский — личность в русской истории нерядовая и очень неоднозначная. Один из ближайших друзей Пушкина, блестящий острослов, разносторонне одаренный, творческий человек — при этом очень неусидчивый, не способный посвятить себя чему-то одному, — он словно постоянно мучительно искал чего-то и не мог найти. То он решает посвятить себя военному делу — накануне Бородина, несмотря на слабое здоровье, идет добровольцем в армию, попадает на тепленькое, прямо скажем, место — в адъютанты к генералу Милорадовичу, на Бородинском поле гарцует под пулями, пересаживаясь с одной убитой лошади на другую, ничего, по собственному признанию, в происходящем не понимает — и навсегда покидает армию, получив орден, так сказать, «для успокоения души». То посвящает себя стихосложению — но до уровня крупного литератора так и не добирается, в чем, правда, прекрасно отдает себе отчет («многие мои стихи — как быть? дорожные грехи праздношатающейся музы») и если и испытывает какие-то сожаления, то умело их прячет.

Казалось бы, каков парадокс — такие наставники, учителя, друзья — Карамзин, Крылов, Жуковский, Пушкин! — а большой поэт из Вяземского не вышел. Впрочем, а пытался ли выйти? Тут можно сказать словами Гоголя: «Отсутствие большого и полного труда есть болезнь князя Вяземского». Но хватит черных красок! В Петре Андреевиче было нечто, за что его безусловно ценили современники, и тут впору вспомнить оценку Пушкина: «Он мыслит, что довольно редко между нами».

П.А. Вяземский надолго пережил своих друзей. Оставшись один, не найдя общего языка с новым поколением, он изменил свои взгляды, превратившись из «почти вольнодумца» в «почти реакционера». Курировал внешнюю торговлю России, был товарищем министра народного просвещения, ведал цензурой, часто уезжал за границу лечиться от страшных депрессий... Для понимания изменений, происходивших в Вяземском, достаточно процитировать эпиграммы на него.

В. Курочкин, 1860-е годы:

Судьба весь юмор свой явить желала в нем,
Забавно совместив ничтожество с чинами,
Морщины старика с младенческим умом
И спесь боярскую с холопскими стихами.

Курочкин, безусловно, перегибает палку — на то он и сатирик, — но отношение молодого поколения к стареющему Вяземскому передает точно.

Нужно отметить, что Вяземский, как и многие образованные «душевладельцы» своего времени, к крепостному праву относился противоречиво. Как человек соответствующих убеждений (одно время он был близок к декабристам) он не мог сочувствовать этой форме рабства, бытовавшей на Руси. В 1820 году он вступил в Общество добрых помещиков и подписал поданную императору М. С. Воронцовым записку об освобождении крестьян. Но, будучи поэтом, Вяземский усматривал в «старых порядках» и нечто идиллическое (впрочем, это уж в поздние годы, при помощи столь несовершенного оптического прибора, как ностальгия). В мемуарном очерке «Московское семейство старого быта» (1877) он писал: «В старых домах наших многочисленность прислуги и дворовых людей была не одним последствием тщеславного барства: тут было также и семейное начало. Наши отцы держали в доме своем, кормили и одевали старых слуг, которые служили отцам их, и вместе с тем призревали и воспитывали детей этой прислуги. Вот корень и начало этой толпы более домочадцев, чем челядинцев. Тут худого ничего не было; а при старых порядках было много и хорошего, и человеколюбивого».

Как бы ни было, Петр Андреевич с большим энтузиазмом встретил реформы Александра II и даже принимал в них участие как товарищ министра народного просвещения и руководитель подготовки цензурной реформы. Вяземский и раньше не чурался государственной службы (разве только в 1820-е годы, когда жил в Москве под тайным надзором полиции). В 1830—1840-е годы он служил в Министерстве финансов и, относясь к своим служебным обязанностям не без иронии, успел сделать немало полезного. Но участия в придворных церемониях поэт, имея чин камергера, демонстративно избегал. Столь «вольное» поведение Вяземского обусловливалось надежным имущественным «тылом». Драма Пушкина — служить или остаться без средств к существованию — была ему чужда.

«Вы мыслить и писать затеяли впервые...»

Последние годы жизни поэта были омрачены душевным недугом. Первые признаки его явились еще в конце 1810-х годов, дальнейшее течение жизни с опалой, смертями детей лишь усугубило болезнь, выражавшуюся в приступах мучительной депрессии и бессоннице. Начиная с 1850-х годов Вяземский подолгу жил за границей, лечился на водах, но сколько-нибудь значительного эффекта оздоровительные меры не приносили.

Творчество Вяземского рассматривалось современниками в этот период как «устаревшее», сам он, конечно, не мог принять ни «натуральной школы», ни разночинной литературы вообще. Среди действующих литераторов поэт выделял, по существу, одного лишь Ф. И. Тютчева, творчество же других «столпов», включая И. С. Тургенева и И. А. Гончарова, рассматривал достаточно критически. А. Н. Толстого Вяземский бранил за искажения в описании войны 1812 года в «Войне и мире», стихами Н. А. Некрасова возмущался. Одним словом, неприязнь была взаимной, но Петр Андреевич хотя бы — чего не скажешь о его оппонентах — выражал ее с великолепным аристократизмом, презирая не столько новое в литературе, сколько диктатуру этого нового:

Вы мыслить и писать затеяли впервые
С Белинским: до него был вам дремучий мрак.
Прекрасно! У меня ж учители другие,
И до него еще я мыслил кое-как.

Любопытно, что единственная книга стихотворений Вяземского — несмотря на то, что публиковаться он начал с 1809 года, — вышла лишь в 1862 году. Книга, называвшаяся «В дороге и дома», успехом у читающей публики не пользовалась, и начиная с 1870-х годов поэт почти перестал печататься. В эти годы он жил преимущественно на водах в Хомбурге, опекаемый Верой Федоровной и все менее интересовавшийся сношениями с внешним миром. В 1878 году он умер в Бадене.